Самоубийство Маяковского

 

I.

Он шел по серой улице к себе –
Быть может, для других совсем не серой,
И чувствовал, как у души на дне
Ворочается ком обледенелый…
Чужие двери. Лестница чужая.
Чужая комната – да что же здесь свое?
Он долго, мрачно слушал, изнывая,
Как за окном кричало воронье.
Струился вязкий сигаретный дым.
Он в нем бродил меж стенами, как в клети,
Искал как будто, и не находил,
Чего-то нужного… Над ним смеялся ветер –
Свирепый гость, что с северных морей
Накинулся на съежившийся город
Врага любого и убийцы злей.
Пойми теперь – иль стар ты, или молод?
Рука скользнула в ящик, и нашла
Там черный блеск тяжелой рукояти…
И в самом деле, может быть – пора?
Пора уйти, чтоб больше слов не тратить
Пред публикой, укутавшейся в быт,
Который клял он зычно, во весь голос!
Но кто же знал, что снова победит
Мещанский серп - Свободы юный колос?
Он вспоминал… Брошуры, дикий риск,
Холодный камень царских казематов…
Он гнев свой с болью проливал на лист,
Чтоб сокрушить тот давний строй проклятый!
Ему казалось – нужно раздавить
Все то, что обрекали разрушенью
Любители идейно говорить,
И обновленный мир в своем цветенье
В объятия Свободы упадет…
И поначалу не хотел он видеть,
Что превзошли всех сверженных господ
Убийцы их в уменье ненавидеть
Ту самую Свободу – что теперь?
Что толку возвышать свой голос гневный
Против отдельных выжиг и рвачей,
Коль жизни их – сам строй причиной первой?
Ты звал людей к неведомым краям,
И верил, что вожди хотят того же,
Но обыватель поспешил к борщам,
К шкафам и к карьеризму с наглой рожей…
Своими ты руками создавал
Тот новый мир, что старым оказался.
Предчувствуя свой собственный финал,
Ты сам себе судьей один остался.

II.

Но есть и та, что сквозь твою судьбу
Прошла, сама подобна метеору.
Не из-за ней ли ты идешь ко дну,
Без всякого с волнами злыми спора?
Скажи, поэт – хотя б себе скажи:
Чем лучше ты мещанина иного,
Коль муки неразделенной любви
Сильней в тебе, чем Долг твой и чем Слово?
Теперь ты знаешь, что любовь – не страсть,
Сродни азарту революционера,
А то, за что одно не жалко пасть
От пули своего же револьвера.
Ты раньше верил, что любовь твоя
Зависима от мировых свершений,
От яростного красного огня,
В который бросить мир собрался Ленин,
Ты думал – различается любовь
У коммунистов, анархистов, белых…
Она одна – одна для всех родов,
Но много есть подделок недоспелых!
Скажи тебе какой-нибудь фигляр
Во время революции, Гражданской,
Что будешь ты, как белоручка-граф,
Мишенью, самому себе опасной –
Ты высмеял его бы в злом стихе,
Каким не раз рукоплескали ложи,
Не понимая в залов полутьме,
Как на «твоих» мещан они похожи!
Но это все – не важно рядом с той,
Которую делил с другими долго,
Не вслушиваясь в собственную боль,
А подчиняясь лишь веленьям долга –
Того, что «пролетарским» назван был.
Любовь мешает прославлять Советы?
К чертям любовь! Перенаправь свой пыл
На стихотворный фельетон в газету!
Перенаправил – и не раз, не два…
Но ее имя – всяких слав дороже.
Хотя б в стихах ты заяви права
На ее губы, на глаза, на кожу,
Чтоб обессмертить ту, что подвела
Тебя под пули огненную трассу,
Чтобы она с тобой пережила
Народы, государства, расы, классы!..
Ты так высок, широкоплеч, могуч,
Твоих объятий многие искали,
А ты найдешь Надежды яркий луч
Лишь в Смерти разложившемся оскале…

III.

На миг очнувшись, ты глядишь в окно –
На мир, что стал подобен цветом пеплу.
Твой сад опал. Корабль ушел на дно.
Что ждет тебя – небытие ли? Пекло?
Но ты давно уж не страшишься их,
Чем дальше, тем ты больше понимаешь,
Насколько справедлив был каждый стих,
В котором ты на Бога нападаешь.
Он не покажется, седобородый тать,
Что стибрил мир из преждевечной Бездны!
Он предпочтет незримо наблюдать,
Как ты покончишь с жизнью бесполезной…
Ты не просил ни Бога, ни людей
Давать тебе срок жизни в этом мире,
Что полон банд, обманщиков, блядей
И просвещенных деспотов в порфире,
Так почему ж ты должен сожалеть,
Что перед тем, как вовсе исчезаешь,
Нелепой жизни злую круговерть
Ты все же богохульно завершаешь,
Вернув до срока Богу свой билет!
Вот появись он здесь за миг до гроба –
Ты жить не пожелаешь вновь, о нет,
Но пулю первую ты засадил в него бы.
А впрочем, ты стреляешь и в него,
И в Дьявола, и в прочих херувимов,
И в Лилю Брик, в героев, в подлецов,
Во все, что только было твоим миром!
С недобрым стебом на конце пера
Ты завершил предсмертную записку.
Пусть неоконченные строки говорят,
Что в своей жизни называл ты смыслом…
Нет, незачем тревожить телеграммой
Чужой судьбы однообразный ток!
Мир за окном – вороны, дождь и камни.
Довольно! Все!
И ты
Нажал
Курок…